Даже дышать было больно. Она обессилено поднималась по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы передохнуть, набраться сил и снова продолжить это восхождение на Гоммору. Невыносимо гудела голова: сказывалась бессонная ночь, которую девушка провела, уткнувшись в подушку, чтобы дед ничего не услышал. Он и так сам не свой: беспокоиться из-за нее. Она старается улыбаться, но улыбка выходит слишком натянутая и кислая, и кажется, что это не улыбка вовсе , а так, болезненная гримаса загнанного в угол человека, но все же пытающего бодриться и уверять всех, что все хорошо, что помощь не требуется. Пытается успокоиться, забыть, но не получается. Совсем не получается. Не во сне , не наяву.
Ночью бесконечные сны: яркие, реалистичные; она будто тонет в них . Пытается выбраться, сорвать неумолимые оковы зловещих сновидений, но не может. Не может...
А стоит открыть глаза, освободиться от ночных видений, заставляющих ее просыпаться в холодном поту, как начинается новая пытка. Ее новое сражение — с реальностью. Гораздо более неумолимой, чем самый мерзкий и тошнотворный ночной кошмар.
Укоряющие глаза деда. Громкие перешептывания за спиной, когда она тенью проскальзывает по школьным коридором. Немое осуждение учителей, но гораздо более осязаемое ею.
Месяц назад из школы уволился их учитель физкультуру. Просто внезапно пришел в кабинет директора и написал заявление об уходе. Его отговаривали, просили, почти умоляли, но он остался непоколебим. Лишь твердым голосом оборвал уговаривающего его Савченко, сказав ему, что оставаться не намерен. На вопрос, почему он решил уйти, Виктор не ответил. Да и не надо было. Николай Павлович и так прекрасно все понял, глядя в потухшие печальные глаза физрука, который еще месяц назад сидел в этом кабинете  такой веселый, жизнерадостный — школьная баскетбольная команда только выиграла городской чемпионат. Именно ее, капитана команды, вместе со Виктором  Михайловичем, ее тренером и другом, Савченко вызвал, чтобы лично похвалить.
Тогда еще просто другом. А потом это нелепое «нравишься ты мне», ее растерянность, его преданный, влюбленный взгляд.  И пустота. Она никогда не воспринимала его, как мужчину. Как тренера, как друга, как старшего брата, но никогда - НИКОГДА! как мужчину. Не видела ничего особенно в том, что он ее провожает до дома, что подружился с ее дедушкой, даже в том, что, рискуя своим здоровьем, вызволяет  из переделки, в которую она сама по глупости угодила, желая подзаработать на лекарства заболевшему деду. И во всех  этих вечерах на кухне за чаем и долгих беседах, когда, опомнившись, она понимала, что уже  совсем поздно, что они проговорили больше пяти часов... Дед снисходительно относился к их «дружбе». Впрочем,  он не видел, что как раз Виктор испытывает  к ней не совсем дружеские чувства? А она и замечала, считая физрука своим другом.
Хотя кому она врет?   Все же  прекрасно понимала. Чувствовала на себе его взгляд, такой... такой преданный, обжигающий. Иногда, снова ощутив, что он опять смотрит на нее, она поднимал голову и пристально вглядывалась в глаза физрука — такие кристально-голубые... Он тут же, будто испугавшись, отводил взгляд и путаясь пытался продолжить разговор, но Кулемина все же успевала заменить что-то непонятное, странное, что так волновало ее и заставляло  сердце трепетать. Не обращала на это внимание. Смеялась над сплетнями, гулявшими по школе, которые гласили, что между одиннадцатиклассницей Кулеминой и физруком Степновым весьма бурно развивающийся роман. Довеселилась, дурочка...
Но после этого признания...
Весь ее мир, который она строила, хранила и оберегала, развалился на куски. Виктор Михайлович ее любит. Любит...
Мир, в котором было все так просто, мир  в котором было так тепло и солнечно, развалился на куски.
Она сбежала. Пряталась от него, перестала ходить на тренировки. Он не искал встреч с ней, просто сидел и смотрел, как она окончательно разрушает тот шаткий мир, который был уже поврежден его признанием. Просто смотрел...
И она начала встречаться с Гуцулом. Он ей даже не нравился: циничный самоуверенный тип, от которого ее тошнило. Целовалась с ним на глазах потерявшего  голову  от нее мужчины.

Последней каплей была дискотека. Она выпила. Ей нельзя было пить. Она видела укор в его глазах. Молчаливый, понимающий, от которого начинали холодеть руки и дрожать колени.  Сама затащила Гуцула в подсобку, смогла найти ключи. Целовала его. Дала волю грязным рукам. Игорь стаскивал в нее футболку, когда в подсобку вошел Степнов. Та боль, что отразилась в его глазах, навсегда отпечаталась в ее памяти.
Ей было стыдно. Да стыдно. Игорь смотался в тот же миг, оставив ее с физруком наедине. А Виктор... Он ничего не сказал. Просто покинул подсобку, оставив ее словно оплеванную, стоять посреди захламленный комнаты в снятой футболке.
На следующее утро Виктор уволится.
И она только  поняла, зачем затеяла этот спектакль. Чтобы доказать себе, что Виктор ей не нужен.
Сначала была злость. На себя. Потом горечь. Потом страдание. Слезы, топимые сначала в табачном дыме, потом в водке. Отвращение к самой себе. Отчаянье. И безграничная ненависть к тому, кто разрушил ее жизнь одним только своим признанием, одним только взглядом, от которого подкашиваются колени. Своим запахам. Терпким, чуть сладковатым. Мужским.
Все знали имя причины, из-за которой физрук ушел из школы. А сама эта причина все продолжала бороться с собой.
Ей казалась, что она смогла. Забыла. Но снова этот ночной кошмар, в котором она убегает, прячется, пытается бороться, но у нее не получается. Совсем не получается. Снова этот кошмар в котором ее преследуют печальные синие глаза...