Я провела в больнице почти три недели. Удивительно, но переломов не было, только сильные ушибы, ссадины, трещина в ребре и сотрясение мозга. Гораздо сильнее физической оболочки моего врача волновало мое душевное состояние, а оно оставляло желать лучшего. После самого первого дня я больше не плакала, не ела, практически не разговаривала, плохо спала. Моя добровольная голодовка закончилась после грандиозной истерики Леры, во время которой я пообещала ей съесть хоть зажаренного мамонта, если только она его найдёт; лишь таким способом я смогла ее успокоить. Новикова приходила ко мне каждый день, Стас – через день. Виктор не пришел ни разу. Не скажу, что мне было от этого больно. Просто пусто где-то внутри. Как будто душа умерла. Но ведь это не так, правда? Иначе фиг бы Лера своими слезами заставила меня есть!
В первую неделю, в связи со строгим постельным режимом,  я изучила все трещинки на потолке. Много думала, в том числе и о неродившемся ребенке. Почему-то была уверена, что это был мальчик. Я бы назвала его Максимом, мне с детства нравилось это имя. Часто представляла его лицо, ручки, улыбку. Рассказывала потом об этом Лере, а она принималась плакать. А я улыбалась и утешала ее. Не знаю, как меня тогда не сдали в психушку. А я просто чувствовала, что мой Максим не обижается на меня, что не смогла подарить ему жизнь. Я же не виновата. Я бы никогда его не бросила!

Лера не раз пыталась завести со мной разговор о Викторе, мол, он тоже очень переживает, но я ее останавливала. Он ушёл. Ушёл тогда, когда был очень мне нужен. Не позвал.
До сих пор помню разговор, который состоялся–таки перед самой выпиской. Как только Новикова вошла в палату в тот день, я сразу поняла, что сегодня с живой она с меня не слезет, уж слишком решительным был ее вид. Начала она без предисловий:
- Кулемина, хоть ты и не хочешь, но нам надо поговорить о ваших отношениях со Степновым!
- Лера, а тебе не кажется странным, что я говорю об этом с тобой, а не с ним?
- Есть немного. Но и ситуация здесь непростая. Он же винит во всем себя, понимаешь? Поэтому и не может прийти, боится, что ты тоже начнёшь его обвинять.
- Боится? Лера, мы точно сейчас об одном и том же Степнове говорим? – я не дала ей возразить. – Не надо. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Понимаю, что для нас обоих новость о ребенке стала полной неожиданностью, а затем ещё и сразу сообщение о его гибели. С этим практически невозможно смириться. И я не виню его в том, что произошло, ни в коем случае. Но и принять его, по крайней мере - сейчас, не могу. Да он и не торопится вернуться.
- Но вместе вам было бы проще пережить всё это, он же любит тебя, Ленка!
- Не уверена,- не выдержала и отвернулась от Новиковой.
- Кулёмина, похоже, тебя ударили по голове сильнее, чем я думала! Ты что несёшь?!
- Он никогда не говорил мне, что любит,- я повернулась обратно и прямо в глаза Лере повторила. – Никогда.
Сказать, что она была ошарашена, значит недооценить ситуацию. Да я и сама впервые задумалась, какие же чувства испытывал ко мне Виктор. В том, что они были, нисколько не сомневалась, но вот что это было? Симпатия? Страсть? Забота? Влечение? Влюбленность? Ведь если это была любовь, то не могло же всё закончиться ТАК?!  А у нас, по всей видимости, финал.
Лера тогда так больше ничего и не сказала, только обняла меня на прощание гораздо крепче обычного.

Дня выписки я ждала примерно с  тем  же нетерпением, с которым дети ждут Нового года. Забирать меня приехали всей компанией, в том числе и Степнов. Он только поздоровался, мельком взглянув на меня, и понёс вещи к машине. Я всё же успела заметить, что он слегка осунулся, черты лица как будто стали острее и тверже, а в глазах не осталось даже тени улыбки.
Лера и Стас вручили мне букет, огромный торт, да ещё и устрашающих размеров плюшевого медведя. Ну, точно, Новый год. Или День рождения. Хотя, последнее не далеко от истины. В машине уселись с Лерой и медведем сзади, разговаривала исключительно Новикова, наверное, хотела сгладить своей болтовнёй сложившуюся ситуацию. Я слушала её в полуха, иногда чему-то поддакивая, а сама пыталась украдкой поймать взгляд Степнова в зеркале заднего вида. Только ничего из этого не получилось, я для него как будто не существовала. Стало горько. Похоже, про финал я поняла верно.
В квартире устроили небольшие посиделки за столом, правда, Виктор через десять минут куда-то ушёл, сказав про неотложные дела. Кто бы сомневался! После его ухода я вздохнула с облегчением, разговор стал куда более оживлённым и спустя полчаса мы уже весело смеялись над Стасом, который рассказывал, как однажды он взломал засекреченный сайт, а потом месяц не мог избавиться от вывалившейся на него рекламы.
К моему великому счастью, Новикова осталась ночевать со мной. На следующий день она перевезла свои вещи от Комарова, и всё стало по-прежнему. По крайней мере, внешне. Я не говорила Лере, но, думаю, она и сама  понимала, как я ей благодарна за возможность не оставаться со Степновым наедине. Мысль вернуться к деду почему-то даже не пришла мне в голову. Наверное, во мне всё же присутствуют черты мазохиста. Было больно сталкиваться с Виктором в коридоре, молча кивать друг другу и расходиться в разные стороны. Кажется, мы за неделю не сказали друг другу ни слова. Жить так дальше стало невыносимо. Наверное, я бы всё-таки сорвалась и чего-нибудь натворила, но тут Степнов неожиданно уехал в командировку. На две недели, в  Питер. Я в который раз вздохнула с облегчением.  Надеюсь, за это время я смогу хоть что-то понять и принять, наконец, решение.

Я сегодня добрая, поэтому - ОКОНЧАНИЕ!

Оказалось, радовалась я рано. Если жить с Виктором было невыносимо, то без него – и вовсе невозможно. В первый день, устроив глобальную уборку и стирку, я ещё как- то продержалась, даже отправила Новикову  к Стасу, мотивируя это тем, что ей пора вплотную заняться личной жизнью, а со мной всё будет в порядке. А вот к концу вторых суток  я уже реально сходила с ума. Слонялась по квартире, бессмысленно переставляя вещи с места на место, пять раз за час  вскипятила воду в чайнике, но так и не заварила чай. Да что там, вообще не прикоснулась к еде! Единственным помещением, куда я не заходила, была комната Степнова. Ещё совсем недавно, наша с ним комната. Однозначно, думать мне противопоказано! К вечеру я накрутила себя так, что когда пискнул телефон, уже всерьёз рассматривала перспективу прогуляться по крыше. Оказалось, что пришло MMS. Недолго думая, открыла и – так и села на пол, не сводя взгляда с фотографии. На небольшом экране красовалась набережная речки с перекинутыми через неё мостами. Я сразу её узнала – Фонтанка. Питер. Неужели?
В ту же секунду раздался звонок. Зажмурившись, чтобы не видеть имя звонящего, нажала кнопку приема. Он не поздоровался, не спросил, как дела… Сразу начал говорить.
- Знаешь, Фонтанка вытекает из Невы у Летнего сада и впадает в нее почти у самого Финского залива, пересекая центральную часть города на протяжении 6 километров. В первые годы строительства Петербурга она представляла собой болотистую речку и называлась Безымянным ериком. Смешное название, правда? А на самом деле ериком называется любой проток, отходящий от реки и вновь в нее впадающий. После того как через реку были перекинуты трубы, питавшие водой из Литовского канала фонтаны Летнего сада, петербуржцы стали называть ее Фонтанной рекой, а потом просто Фонтанкой. Долгое время река служила границей Петербурга, поэтому в XVIII веке несколько раз расчищалась и углублялась. В 1780—1789 годах ее берега были одеты в гранит, ещё с того времени сохранились пологие пандусы, причальные кольца и решетка набережной…
Он говорил не менее часа, а я просто слушала. Его слова, его голос, его интонации. Очень хотелось плакать. От того, что он, единственный раз - ещё тогда, после безумной поездки вдвоём по трассе - услышав от меня сокровенную мечту поехать в Питер, помнил об этом и сейчас давал мне возможность прогуляться по улицам незнакомого мне города.  Виктор не стал прощаться, просто повесил трубку. Я посидела на полу в прихожей ещё минут десять, а потом ушла спать. В НАШУ комнату. Впервые за долгое время я спала так спокойно.
Последующие дни были похожи один на другой, как близнецы. Я весь день занималась своими делами: ходила по магазинам, делала уборку, навещала деда, болталась с Гуцулом или «Ранетками», но подсознательно ждала вечера. И как только раздавалась знакомая трель, хватала телефон и слушала. Мы как будто гуляли вместе по улицам вечернего, а порой и ночного Санкт-Петербурга, каждый раз я узнавала что-то новое для себя, улыбалась или грустила. Но молчала. Было безумно страшно сказать хоть что-то и разрушить ту сказку, которую Виктор создал для меня. Время его командировки подходило к концу. Я уже выучила назубок день приезда, номер поезда и вагона. И боялась.
Последний вечер перед его приездом. Последняя «прогулка» по Питеру. Его последние слова: «Я скучаю…»

Дура, дура, дура!!! А может, нет? Я смотрела на толпу людей, нагруженных неподъёмными сумками, куда-то спешащих и огрызающихся на всех вокруг. Зачем я здесь? Может, развернуться и уйти, пока не поздно? Нет, уже поздно…
Он вышел из вагона первым, неся на плече небольшую дорожную сумку, подал руку женщине лет тридцати, помогая ей спуститься со ступенек, и выгрузил её багаж. К ним тут же подошли мужчина лет сорока и маленькая девочка, немедленно повисшая на шее незнакомки, видимо, матери. Они разговорились, похоже, мужчина благодарил Степнова, а я жадно его разглядывала. Что ж, сейчас – как пишут в романах – «его поразил разряд молнии, он стремительно оглянулся и сразу увидел её, прекрасную и трепетную лань, нетерпеливо ждущую своего охотника. Не отрывая друг от друга пылающих огнём желания взглядов, они кинулись навстречу счастью, соединив свои губы в страстном поцелуе…» Тьфу ты! И где я набралась этой гадости?!  Надо сокращать время общения с Новиковой!
И тут мне стало не смешно. Виктор резко повернулся, безошибочно найдя меня в толпе взглядом. Не уверена насчёт молнии, но тряхануло меня порядком! Ноги сразу стали ватными, кажется, я вообще забыла, как нужно дышать, пока он спокойно шёл ко мне. Даже не притормозив, взял меня за руку и повёл. Мне было всё равно, куда, но никакого криминала – вскоре мы очутились на стоянке такси. Не торгуясь, сели в первую попавшуюся машину. Наверное, водитель посчитал нас парочкой ненормальных. Ещё бы! Сидели на заднем сидении, не прикасаясь  друг к другу, и упорно смотрели прямо перед собой. Стоит ли говорить, что вся дорога прошла в полной тишине? Таксист так и не осмелился включить радио! Добравшись до дома, Виктор расплатился, всё также молча взял меня за руку, и мы вошли в подъезд.
Лифт. Дверь нашей квартиры. Чёткие движения ключа в замке. Хлопок за спиной. И…
Тумбочку в прихожей мы всё-таки сломали!..

Уже под утор, когда сил не осталось даже чтобы просто шевелиться, один голубоглазый брюнет прижал меня к своему телу и, уткнувшись лицом в волосы и погружаясь в сон, пробормотал: «Как же я люблю тебя, Ленка…» Вот сволочь! И как мне теперь уснуть после этого?!..

КОНЕЦ!